Четверг, 28.03.2024, 17:37

 



 
Скобелев - последний эпический герой русской истории
 
 
История ничему не учит. Это давняя истина. И всё же существуют люди, вся жизнь которых остается примером для потомков.
Я понимаю, что в начале XXI столетия эта фраза звучит глупо и высокопарно. Но когда я вспоминаю генерала Михаила Дмитриевича Скобелева (1843—1882), когда по случаю снова и снова возвращаюсь к его образу, что-то читаю (из писем ли, из воспоминаний), то постоянно, — и это проверено, — грудь рвет пафосный и в сущности нелепый вопрос: «А ты бы так смог?»
За полстолетия до гражданской его уже назвали белым — и свои, и турки. Одно только упоминание имени Ак-паши во время войны 1877—1878 гг. приводило врагов в трепет.
В дни сражения он всегда надевал парадную форму. В часы затишья объезжал фронт, проводил анализ местности, испытывал себя и товарищей. Солдаты души в нем не чаяли, офицеры генерального штаба постоянно упрекали в рисовке, в желании щегольнуть отвагой. Но, как заметил близко знавший генерала Василий Иванович Немирович-Данченко, брат отца-основателя Художественного театра, презрение к смерти — лучший жест из всех жестов, когда-либо придуманных людьми.
Скобелев был начисто чужд сентиментальности. Когда надо было, не жалел ни себя, ни своих близких. Тот же Немирович-Данченко пишет: «Он знал, что ведет на смерть, и без колебаний не посылал, а вел за собой. Первая пуля — ему, первая встреча с неприятелем была его. Дело требует жертв, и, раз решив необходимость этого дела, он не отступил бы ни от каких жертв.
Полководец, плачущий перед фронтом солдат, потому что им сейчас же придется идти в огонь, едва ли поднял бы дух своего отряда. Скобелев иногда прямо говорил людям: “Я посылаю вас на смерть, братцы. Вон видите эту позицию? Взять ее нельзя, да и брать ее я не думаю. Нужно, чтобы турки бросили туда все свои силы, а я тем временем подберусь к ним вот оттуда. Вас перебьют — зато вы дадите победу всему моему отряду. Смерть ваша будет честной и славной смертью”, — и надо было слышать, каким “ура” отвечали своему вождю эти посылавшиеся им на смерть люди».
Но, несмотря на исключительную стойкость, в Скобелеве не проявлялось ничего от металлического истукана, показушного идола войск. Он не боялся своих слабостей, бывал ироничен, печален и даже капризен, любил женщин, веселые пирушки, дружеские споры до утра, — только вот считал, что жениться и заводить семью — бессмысленная роскошь для военного.
Служить, с его точки зрения, следовало, без остатка отдавая себя выбранному делу.
Современники поражались, сколько этот генерал мог работать. Казалось, только еще вчера был совершен изнурительный переход или, напротив, пенились бокалы и произносились тосты, а он уже с утра на коне, проводит рекогносцировку местности. Или сидит на бруствере под пулями, — изучает новомодную книжку французского сапера о земляных работах.
Казалось, на землю вернулся бог войны, и солдаты передавали из уст в уста легенду о том, как их командира еще в Азии старая басурманская ведунья заговорила от пули и от усталости.
Ему, действительно, не суждено было погибнуть на поле брани, но как же он сокрушался о других погибших после войны, когда дело было уже решено.
М.Л.Духонин, служивший у Скобелева начальником штаба уже в мирное время, вспоминал, как однажды, явившись к Михаилу Дмитриевичу для доклада, застал его в крайне тяжелом расположении духа.
«Умирать пора, — говорил Скобелев. — Один человек не может сделать более того, что ему под силу... Я дошел до убеждения, что всё на свете ложь, ложь и ложь. Всё это — слава, и весь этот блеск — ложь. Разве в этом истинное счастье? Сколько убитых, раненых, страдальцев, разоренных.
— Будем ли мы с вами, — спрашивал Скобелев у Духонина, — отвечать Богу за массу людей, которых мы погубили в боях? За что же мы, наконец, живем и наслаждаемся славой, добытой кровью братьев, сложивших свои головы?
— Они думают, — продолжал он, имея в виду своих недругов и завистников, — что нет ничего лучше, как вести за собой войска под огонь, на смерть. Нет, если бы они увидели меня в бессонные ночи. Если б могли заглянуть, что творится у меня в душе. Иной раз самому смерти хочется, — так жутко, страшно, так больно за эти осмысленные жертвы».

После этого разговора Скобелев прожил не больше двух месяцев. Он скончался при очень странных обстоятельствах в московском отеле Дюссо. Поговаривали, что его отравили агенты Бисмарка. Подозревали и политическое убийство, и темные любовные истории. Официальный диагноз гласил: «Паралич сердца», а современники сокрушались: «Это как же так, паралич сердца? Когда мы с вами умрем, у нас ведь тоже паралич сердца случится. Это что ж значит, умер от смерти? Еще ввечеру назначал встречи, звал обедать, а теперь лежит мертвый».
Тайна этой смерти до сих пор не разгадана.
Скобелев не раз говорил перед строем, что всей своей славой, всей жизнью он обязан русскому солдату. Генерал любил солдат, и те платили ему взаимностью.
Рассказывают сотни историй, как во время переходов он спешивался и шел вместе со своей пехотой, как радел о солдатской кухне, о снабжении войск, как в случае нужды раздавал деньги не только однополчанам-офицерам, но и рядовым.
Мужики, недавние крестьяне, почитали его за своего. «Он наш, он русский, — говорили они. — У него прадед еще землю пахал. Когда другие с нами говорят, мы не понимаем, а когда он — завсегда понимаем».
Таким он и был, понятным, кристально ясным русским человеком. Его судьба, его поступки, легенды и байки о нем поражают исключительной цельностью и внятностью. Если в нашей истории кто-то и создал законченный, архетипический, нигде не раздваивающийся образ патриота — то это Скобелев.
Многие — едва ли не самые сильные — впечатления, впоследствии сформировавшие его как военного и политического деятеля, Скобелев вынес из детства.
Происходил он из семьи потомственных военных. Дед его, Иван Николаевич, действительно совершил головокружительную карьеру — прошел путь от екатерининского солдата до николаевского генерала. В этом роду было на кого равняться.
Родился Михаил Дмитриевич 17 сентября 1843 г. На его воспитание исключительное влияние оказала мать — умная и энергичная Ольга Николаевна, в девичестве Полтавцева. Любовь к матери сопровождала Скобелева на протяжении всей жизни. Он часто повторял: «Она одна меня понимает, она одна меня ценит, если бы она могла жить со мной постоянно».
С отцом, Дмитрием Ивановичем, у Михаила Дмитриевича сложились более холодные отношения. Как пишет Немирович-Данченко, отцы в середине XIX в. вообще бывали довольно сдержаны со своими сыновьями. Даже ласка почиталась излишней, тем более особая какая-то доверительность.
Зато через тридцать лет, когда оба Скобелевых оказались генералами на русско-турецкой войне, причем отец — младше сына по чину, пикировки родственников развлекали всю армию.
Михаил чаще всего приезжал к Дмитрию просить денег, отец не давал, сын пускался на хитрости. Однажды, во время осады Плевны, Скобелев-младший заставил отца купить всему своему отряду полушубки. Разорил-таки, значит. Дмитрий Иванович сперва сердился, а потом только посмеивался...
Самым неприятным впечатлением детства Михаила был жестокий и глупый гувернер-немец, который со всей тяжестью прусского педантизма обрушился на талантливого и впечатлительного мальчишку.
Скобелев вспоминал: «Меня били прутом за всякий дурно выученный урок, за малейшие пустяки. Между мной и гувернером установилась глухая вражда. Гувернер ухаживал за кем-то и, отправляясь к ней, надевал фрак, цилиндр и новые перчатки. Я же мазал ручку у дверей ваксой».
В двенадцать лет Михаил был влюблен в соседскую девочку, его ровесницу. Горе-воспитатель, зная об этом, в ее присутствии однажды ударил его по лицу. Взбешенный мальчик плюнул на учителя и ответил на удар пощечиной.
Только после этого инцидента отец понял, что так дальше продолжаться не может, и отдал сына в руки Дезидерио Жирарде, содержащего пансион в Париже.
Жирарде, человек редкого образования и благородства, явился полной противоположностью немецкому самодуру. Привязавшись к Михаилу, он приехал с ним в Россию и почти не разлучался.
Уже стариком Жирарде порой являлся даже на войну, производя совершеннейший переполох среди однополчан своего прославленного ученика. Увы, ему выпала нелегкая участь пережить сбмого молодого генерала русской армии и рыдать на его могиле.
Уроки отрочества Михаил Дмитриевич усвоил на всю жизнь. Жирарде, долгое время остававшийся для него идеалом рыцаря долга, не только дал своему ученику прекрасное образование, но и во многом сформировал его убеждения.
До конца своих дней друг Аксакова славянофил Скобелев пронес любовь к своей стране и симпатию к республиканской Франции. А уж неприязнь к Германии подогревать было совершенно излишне, — задетая честь взывала об отмщении.
Родители Скобелева хотели, чтоб он закончил свое образование в России. Михаил поступил на математический факультет Петербургского университета, но вынужден был оставить его — в 1861 г. из-за студенческих волнений университет временно прекратил занятия.
Впрочем, и во времена студенчества Скобелева интересовали больше всего военные науки. Поэтому, покинув alma mater, он тут же записался юнкером в Кавалергардский полк, а только получив офицерский чин, отправился в царство Польское, где в то время кипела смута.
Принятый после победы над поляками в Николаевскую академию Генерального штаба, Скобелев однажды попал в очень любопытную переделку. На практических испытаниях офицерам было задано найти самое удобное место для переправы через Неман и провести с этой целью рекогносцировку всего течения реки. Однако, вместо того чтобы путешествовать по Неману, Скобелев, у которого случилась любовная интрижка, прожил всё это время на одном и том же месте. Когда же явилась проверочная комиссия во главе с генералом Леером, он в ответ на вопрос о переправе вместо всяких долгих бесед и объяснений вскочил на коня и переплыл Неман в оба конца.
Леер пришел в такой восторг, что карьера не слишком радивого ученика, — молодой офицер в ту пору занимался мало и не особо тщательно, — была решена. Его зачислили в Генеральный штаб.
Всероссийскую известность Скобелеву принесло покорение Центральной Азии.
Оказавшись впервые на Востоке в 1869 г., он отличился в 1873—1874 гг., в Хивинскую кампанию, стал правой рукой первого губернатора Туркестана генерала Кауфмана, завоевал для России Кокандское ханство, провел уникальную Алайскую экспедицию, во время которой ему приходилось совершать с войсками переходы через перевалы на высоте 4—5 тыс. метров, проявил себя великолепным администратором, будучи назначенным военным губернатором Ферганской долины, и, наконец, основал среди пустыни по-европейски благоустроенный город Маргелан (в 1910—1924 гг. — Скобелев, затем — Фергана).
В ту пору молодой генерал (а ему едва исполнилось тридцать, когда он получил губернаторский пост) нажил себе множество врагов. Война с бухарцами и хивинцами, «халатниками», как их называли в Петербурге, почиталась многими в Европейской России легкой прогулкой, и господа офицеры любили наведываться в Азию за орденами, крестами и другими полезными для карьеры приспособлениями. Скобелев обходился с такими искателями по-свойски.
Один из его недоброжелателей с возмущением рассказывал, как однажды Михаил Дмитриевич приказал ему в одиночку осмотреть заключенное в глиняные стены узбекское поселение. Не желая показать себя трусом, офицер выполнил приказ и доложил, что поселение пусто. Скобелев рассмеялся: «А я это, душенька, знал и без вас».
Вся Россия полнилась подобными историями. О Скобелеве спорили все кому не лень: кто он такой — герой, гений, бретер, насмешник, пустой человек, любивший шутить со смертью?
Один умник из числа былых однополчан генерала рассказывал, как однажды он со Скобелевым обезглавил петуха с соблюдением всех воинских формальностей и ритуалов, — и вопрошал: «Разве такой человек может быть великим полководцем?»
Действительно, разве живой и веселый может быть великим?
Все эти недоумения была призвана разрешить война за славянскую свободу, русско-турецкая война 1877—1878 гг. Вторая и третья Плевна, Ловченские траншеи, уникальный переход с армией через Балканы, с которым может быть сравним только переход Суворова через Альпы, наконец, сражение под Шипкой, окончательно решившее исход войны, — я не стану описывать эти события.
В принципе подробности одной из самых героических войн в отечественной истории должны быть известны каждому школьнику, и, если мы стали забывать о них, то горе нам. В Болгарии — помнят. До сих пор помнят каждую деталь...
Итак, я не стану описывать сражения и походы, это много раз сделали до меня. Я расскажу только о нескольких эпизодах, удивительно ярко характеризующих Скобелева.
В решающем и победоносном для русских бою 28 декабря 1877 г. турки на удивление быстро сдались. Обходя их позиции, Скобелев бросил: «Мерзавцы!»
— Кто мерзавцы? — удивились его спутники.
— Разве можно было сдать такую позицию?
— Да и защищать нельзя, обошли кругом.
— Защищать нельзя, драться можно, умереть должно, — заключил Скобелев.
При этом генерал, на редкость беспощадный в бою, признававший в решающих случаях только штыковую, без единого выстрела атаку, чтоб видеть врага лицом к лицу, учил своих солдат в победные дни: «Бей врага без милости, пока он оружие в руках держит. Но как только сдался он, амину запросил, пленным стал — друг он и брат тебе. Сам не доешь, ему дай. Ему нужнее. Он такой же солдат как ты, только в несчастье».
После победы под Шипкой скобелевцы совершили еще один уникальный переход. В несколько дней они заняли Андрианополь (Эдирне).
Дорога на Константинополь была открыта, и русские войска стали на позиции у стен Второго Рима. Сами турки считали, что Скобелев вот-вот возьмет османскую столицу. Генерала даже посетила делегация исламских улемов, которая заявила, что мусульмане готовы подчиниться Ак-паше, так как он проявил себя благородным правителем в Эдирне, а Коран признает власть сильного.
Но увы! Вековые мечты России остались только мечтами. В дело вмешались дипломаты. Скобелев ездил в город в штатском, обедал в ресторанах и осматривал достопримечательности. Но сердце его обливалось кровью. Здесь, на пороге полной и окончательной победы, он не понимал, как можно так наплевательски отнестись к памяти тысяч соотечественников, павших на поле брани — иметь возможность добиться главной цели кампании и отказаться от нее из страха перед осложнениями в отношениях с европейскими странами.
Понятно, что Берлинский конгресс, созванный Бисмарком, только усилил отвращение генерала к немцам...
Последней боевой операцией Скобелева стало покорение оазиса Геок-Тепе (1881), где разбойное племя текинцев (нынешние туркмены) грабило всех путников на дорогах от Каспийского побережья в Центральную Азию.
Уже взяв основную крепость Геок-Тепе, Михаил Дмитриевич совершил свой последний подвиг, в чисто скобелевском стиле, ставший, увы, как бы эпилогом к его военной карьере.
Генерал ехал в еще непокоренный Ашхабад, когда ему повстречались несколько сот текинцев в праздничных костюмах и полном вооружении — цвет местного юношества, отборная часть войска.
«Скобелев обратился к ним с какими-то укорами. Они изъявили покорность.
— А если вы попробуете восстать, то я накажу вас примерно.
— Текинцы никогда не лгут...
— Если так, господа, — обратился генерал к своей охране, — не угодно ли вам ехать обратно. Текинцы составят мой конвой.
И тут совершилось небывалое. Генерал один, окруженный семьюстами отчаянными врагами, верхом поехал в Ашхабад. Двадцать верст они сопровождали его. И, разумеется, ни его прежние победы, ни страх его имени не могли составить ему такой популярности между ними, как эта поездка. С той минуты он стал кумиром уже всего племени теке», — рассказывает Василий Немирович-Данченко.
Большую часть 1881 и 1882 гг. Скобелев провел за границей: жил в Париже, на глазах изумленных немцев изучал структуру германской армии, много встречался с молодежью, студенчеством, говорил речи.
Именно его неосторожные, резко антигерманские высказывания в частной беседе с сербскими студентами, просочившиеся во французскую печать, стали источником большого дипломатического скандала. Германия, где Скобелева не без оснований считали одним из основных врагов Второго рейха, потребовала разъяснений у Санкт-Петербурга.
Михаила Дмитриевича отозвали в столицу, но, вопреки его ожиданиям, приняли очень ласково. В последние свои дни, между приступами меланхолии, время от времени охватывавшими генрала после потери Константинополя и смерти матери, он был полон замыслов, строил грандиозные планы.
...Похороны Скобелева вылились в грандиозную народную демонстрацию.
Хитрово говорил: «Мы хороним свое знамя». Ему вторили солдаты: «Послужил ты нашей матушке России. Орел ты наш!»
От церкви Трех Святителей до вокзала гроб несли на руках. Вдоль всего движения траурного поезда, до самой родины Скобелева — села Спасского, к железной дороге выходили крестьяне со священниками, — выходили целыми деревнями, городками с хоругвями и знаменами.
«Это у нас было бы невозможно», — сказал тогда потрясенный корреспондент лондонской «Таймс» Чарльз Марвин.
«И у нас было бы невозможно, — отвечал ему кто-то из русских коллег, — никак невозможно, когда б не Скобелев».
Любимым поэтом Скобелева был А.С.Хомяков. Генерал часто повторял строки:
Не брошу плуга, раб ленивый,
Не отойду я от него,
Покуда не прорежу нивы,
Господь, для сева Твоего.
 
nnm.ru



Меню сайта
Друзья сайта
 
 
Каталог сайтов - Refer.Ru
Яндекс цитирования
Rambler's Top100
 
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Наш опрос
Новостям какого телеканала вы доверяете?
Всего ответов: 145